Неточные совпадения
Как тюленята сонные
На льдинах за Архангельском,
Лежат
на животе.
Вгляделся барин в пахаря:
Грудь впалая; как вдавленный
Живот; у глаз, у рта
Излучины, как трещины
На высохшей земле;
И сам
на землю-матушку
Похож он: шея бурая,
Как пласт, сохой отрезанный,
Кирпичное лицо,
Рука — кора древесная,
А волосы — песок.
У вас товар некупленный,
Из вас
на солнце топится
Смола, как из сосны!»
Опять упали бедные
На дно бездонной пропасти,
Притихли, приубожились,
Легли
на животы;
Лежали, думу думали
И вдруг запели.
Крестьяне речь ту слушали,
Поддакивали барину.
Павлуша что-то в книжечку
Хотел уже писать.
Да выискался пьяненький
Мужик, — он против барина
На животе лежал,
В глаза ему поглядывал,
Помалчивал — да вдруг
Как вскочит! Прямо к барину —
Хвать карандаш из рук!
— Постой, башка порожняя!
Шальных вестей, бессовестных
Про нас не разноси!
Чему ты позавидовал!
Что веселится бедная
Крестьянская душа?
Но когда убрались с сеном, то оказалось, что
животы [
Животы — здесь: домашний скот.] кормить будет нечем; когда окончилось жнитво, то оказалось, что и людишкам кормиться тоже нечем. Глуповцы испугались и начали похаживать к бригадиру
на двор.
Васенька, лежа
на животе и вытянув одну ногу в чулке, спал так крепко, что нельзя было от него добиться ответа.
Потные, измученные скакавшие лошади, провожаемые конюхами, уводились домой, и одна зa другой появлялись новые к предстоящей скачке, свежие, большею частию английские лошади, в капорах, со своими поддернутыми
животами,похожие
на странных огромных птиц.
«Тубо, тубо, Крак!» покрикивал он ласково
на собаку, которая вскидывала ему лапы
на живот и грудь, цепляясь ими за ягдташ.
— Он? — нет. Но надо иметь ту простоту, ясность, доброту, как твой отец, а у меня есть ли это? Я не делаю и мучаюсь. Всё это ты наделала. Когда тебя не было и не было еще этого, — сказал он со взглядом
на ее
живот, который она поняла, — я все свои силы клал
на дело; а теперь не могу, и мне совестно; я делаю именно как заданный урок, я притворяюсь…
«Да, гордость», сказал он себе, переваливаясь
на живот и начиная завязывать узлом стебли трав, стараясь не сломать их.
Экой я дурак в самом деле!» Сказавши это, он переменил свой шотландский костюм
на европейский, стянул покрепче пряжкой свой полный
живот, вспрыснул себя одеколоном, взял в руки теплый картуз и бумаги под мышку и отправился в гражданскую палату совершать купчую.
Какое ни придумай имя, уж непременно найдется в каком-нибудь углу нашего государства, благо велико, кто-нибудь, носящий его, и непременно рассердится не
на живот, а
на смерть, станет говорить, что автор нарочно приезжал секретно, с тем чтобы выведать все, что он такое сам, и в каком тулупчике ходит, и к какой Аграфене Ивановне наведывается, и что любит покушать.
Василиса Егоровна, присмиревшая под пулями, взглянула
на степь,
на которой заметно было большое движение; потом оборотилась к мужу и сказала ему: «Иван Кузмич, в
животе и смерти бог волен: благослови Машу. Маша, подойди к отцу».
— Да у него и не видно головы-то, все только
живот, начиная с цилиндра до сапог, — ответила женщина. — Смешно, что царь — штатский, вроде купца, — говорила она. — И черное ведро
на голове — чего-нибудь другое надо бы для важности, хоть камилавку, как протопопы носят, а то у нас полицеймейстер красивее одет.
Не более пяти-шести шагов отделяло Клима от края полыньи, он круто повернулся и упал, сильно ударив локтем о лед. Лежа
на животе, он смотрел, как вода, необыкновенного цвета, густая и, должно быть, очень тяжелая, похлопывала Бориса по плечам, по голове. Она отрывала руки его ото льда, играючи переплескивалась через голову его, хлестала по лицу, по глазам, все лицо Бориса дико выло, казалось даже, что и глаза его кричат: «Руку… дай руку…»
Солдат упал вниз лицом, повернулся
на бок и стал судорожно щупать свой
живот. Напротив, наискось, стоял у ворот такой же маленький зеленоватый солдатик, размешивал штыком воздух, щелкая затвором, но ружье его не стреляло. Николай, замахнувшись ружьем, как палкой, побежал
на него; солдат, выставив вперед левую ногу, вытянул ружье, стал еще меньше и крикнул...
В купе вагона, кроме Самгина, сидели еще двое: гладенький старичок в поддевке, с большой серебряной медалью
на шее, с розовым личиком, спрятанным в седой бороде, а рядом с ним угрюмый усатый человек с большим
животом, лежавшим
на коленях у него.
Через два часа Клим Самгин сидел
на скамье в парке санатории, пред ним в кресле
на колесах развалился Варавка, вздувшийся, как огромный пузырь, синее лицо его, похожее
на созревший нарыв, лоснилось, медвежьи глаза смотрели тускло, и было в них что-то сонное, тупое. Ветер поднимал дыбом поредевшие волосы
на его голове, перебирал пряди седой бороды, борода лежала
на животе, который поднялся уже к подбородку его. Задыхаясь, свистящим голосом он понукал Самгина...
Носильщики, поставив гроб
на мостовую, смешались с толпой; усатый человек, перебежав
на панель и прижимая палку к
животу, поспешно уходил прочь; перед Алиной стоял кудрявый парень, отталкивая ее, а она колотила его кулаками по рукам; Макаров хватал ее за руки, вскрикивая...
«Их, разумеется, значительно больше, чем фабрично-заводских рабочих. Это надобно точно узнать», — решил Клим Иванович, тревожно прислушиваясь, как что-то бурчит в
животе, передразнивая гром. Унизительно было каждые полчаса бегать в уборную, прерывая ход важных дум. Но, когда он возвращался
на диван, возвращались и мысли.
Пела она, размахивая пенсне
на черном шнурке, точно пращой, и пела так, чтоб слушатели поняли: аккомпаниатор мешает ей. Татьяна, за спиной Самгина, вставляла в песню недобрые словечки, у нее, должно быть, был неистощимый запас таких словечек, и она разбрасывала их не жалея. В буфет вошли Лютов и Никодим Иванович, Лютов шагал, ступая
на пальцы ног, сафьяновые сапоги его мягко скрипели, саблю он держал обеими руками, за эфес и за конец, поперек
живота; писатель, прижимаясь плечом к нему, ворчал...
Говоря, Спивак как будто прислушивалась к своим словам, глаза ее потемнели, и чувствовалось, что говорит она не о том, что думает, глядя
на свой
живот.
Кроме этих слов, он ничего не помнил, но зато эти слова помнил слишком хорошо и, тыкая красным кулаком в сторону дирижера, как бы желая ударить его по
животу, свирепея все более, наливаясь кровью, выкатывая глаза, орал
на разные голоса...
Теперь, в железном шуме поезда, сиплый голос его звучал еще тише, слова стали невнятны. Он закурил папиросу, лег
на спину, его круглый
живот рыхло подпрыгивал, и казалось, что слова булькают в
животе...
— Не беспокойся, — сказал гость Анфимьевне, хотя она не беспокоилась, а, стоя в дверях, сложив руки
на животе, смотрела
на него умильно и ожидая чего-то.
Он был широкоплечий, малоголовый, с коротким туловищем
на длинных, тонких ногах, с
животом, как самовар.
В узеньком тупике между гнилых заборов человек двадцать мальчишек шумно играют в городки. В стороне лежит,
животом на земле, Иноков, босый, без фуражки; встрепанные волосы его блестят
на солнце шелком, пестрое лицо сморщено счастливой улыбкой, веснушки дрожат. Он кричит умоляющим тоном, возбужденно...
— Хорошо — приятно глядеть
на вас, — говорила Анфимьевна, туго улыбаясь, сложив руки
на животе. — Нехорошо только, что
на разных квартирах живете, и дорого это, да и не закон будто! Переехали бы вы, Клим Иванович, в Любашину комнату.
Сунув ему бумажки, она завязала шаль
на животе еще более туго, рассказывая...
Драка пред магазином продолжалась не более двух-трех минут, демонстрантов оттеснили, улица быстро пустела; у фонаря, обняв его одной рукой, стоял ассенизатор Лялечкин, черпал котелком воздух
на лицо свое;
на лице его были видны только зубы; среди улицы столбом стоял слепец Ермолаев, разводя дрожащими руками, гладил бока свои, грудь,
живот и тряс бородой; напротив, у ворот дома, лежал гимназист, против магазина, головою
на панель, растянулся человек в розовой рубахе.
Начиная с головы, человек этот удивлял своей лохматостью, из дырявой кацавейки торчали клочья ваты,
на животе — бахрома шали, — как будто его пытались обтесать, обстрогать, сделать не таким широким и угловатым, но обтесать не удалось, он так и остался весь в затесах, в стружках.
Она была так толста и мягка, что правая ягодица ее свешивалась со стула, точно пузырь, такими же пузырями вздувались бюст и
живот. А когда она встала — пузыри исчезли, потому что слились в один большой, почти не нарушая совершенства его формы.
На верху его вырос красненький нарывчик с трещиной, из которой текли слова. Но за внешней ее неприглядностью Самгин открыл нечто значительное и, когда она выкатилась из комнаты, подумал...
Он неестественно быстро вскочил со стула, пошатнув стол, так что все
на нем задребезжало, и, пока Самгин удерживал лампу,
живот Бердникова уперся в его плечи, над головой его завизжали торопливые слова...
Он расхохотался, встряхивая
животом, затем предложил Климу ехать
на дачу...
Туго застегнутый в длинненький, ниже колен, мундирчик, Дронов похудел, подобрал
живот и, гладко остриженный, стал похож
на карлика-солдата. Разговаривая с Климом, он распахивал полы мундира, совал руки в карманы, широко раздвигал ноги и, вздернув розовую пуговку носа, спрашивал...
— Бориса исключили из военной школы за то, что он отказался выдать товарищей, сделавших какую-то шалость. Нет, не за то, — торопливо поправила она, оглядываясь. — За это его посадили в карцер, а один учитель все-таки сказал, что Боря ябедник и донес; тогда, когда его выпустили из карцера, мальчики ночью высекли его, а он,
на уроке, воткнул учителю циркуль в
живот, и его исключили.
За спиной его щелкнула ручка двери. Вздрогнув, он взглянул через плечо назад, — в дверь втиснулся толстый человек, отдуваясь, сунул
на стол шляпу, расстегнул верхнюю пуговицу сюртука и, выпятив
живот величиной с большой бочонок, легко пошел
на Самгина, размахивая длинной правой рукой, точно собираясь ударить.
Входила монументальная, точно из красной меди литая, Анфимьевна, внося
на вытянутых руках полупудовую кулебяку, и, насладившись шумными выражениями общего восторга пред солидной красотой ее творчества, кланялась всем, прижимая руки к
животу, благожелательно говоря...
Отделился и пошел навстречу Самгину жандарм, блестели его очки; в одной руке он держал какие-то бумаги, пальцы другой дергали
на груди шнур револьвера, а сбоку жандарма и
на шаг впереди его шагал Судаков, натягивая обеими руками картуз
на лохматую голову; луна хорошо освещала его сухое, дерзкое лицо и медную пряжку ремня
на животе; Самгин слышал его угрюмые слова...
Затем лег
животом на мостки поперек их, вымыл голову, лицо и медленно пошел обратно к даче, вытирая
на ходу волосы, казалось, что он, обматывая полотенцем голову, хочет оторвать ее.
Из переулка шумно вывалилось десятка два возбужденных и нетрезвых людей. Передовой, здоровый краснорожий парень в шапке с наушниками, в распахнутой лисьей шубе, надетой
на рубаху без пояса, встал перед гробом, широко расставив ноги в длинных, выше колен, валенках, взмахнул руками так, что рубаха вздернулась, обнажив сильно выпуклый, масляно блестящий
живот, и закричал визгливым, женским голосом...
Самгин видел, как лошади казаков, нестройно, взмахивая головами, двинулись
на толпу, казаки подняли нагайки, но в те же секунды его приподняло с земли и в свисте, вое, реве закружило, бросило вперед, он ткнулся лицом в бок лошади,
на голову его упала чья-то шапка, кто-то крякнул в ухо ему, его снова завертело, затолкало, и наконец, оглушенный, он очутился у памятника Скобелеву; рядом с ним стоял седой человек, похожий
на шкаф, пальто
на хорьковом мехе было распахнуто, именно как дверцы шкафа, показывая выпуклый, полосатый
живот; сдвинув шапку
на затылок, человек ревел басом...
Самгин пошел с ним. Когда они вышли
на улицу, мимо ворот шагал, покачиваясь, большой человек с выпученным
животом, в рыжем жилете, в оборванных, по колени, брюках, в руках он нес измятую шляпу и, наклоня голову, расправлял ее дрожащими пальцами. Остановив его за локоть, Макаров спросил...
Поярков, стараясь говорить внушительно и спокойно, поблескивал желтоватыми белками, в которых неподвижно застыли темные зрачки, напирал
животом на маленького Прейса, загоняя его в угол, и там тискал его короткими, сердитыми фразами...
В лицо Самгина смотрели, голубовато улыбаясь, круглые, холодненькие глазки, брезгливо шевелилась толстая нижняя губа, обнажая желтый блеск золотых клыков, пухлые пальцы правой руки играли платиновой цепочкой
на животе, указательный палец левой беззвучно тыкался в стол. Во всем поведении этого человека, в словах его, в гибкой игре голоса было что-то обидно несерьезное. Самгин сухо спросил...
Когда он и Лютов вышли в столовую, Маракуев уже лежал, вытянувшись
на диване, голый, а Макаров, засучив рукава, покрякивая, массировал ему грудь,
живот, бока. Осторожно поворачивая шею, перекатывая по кожаной подушке влажную голову, Маракуев говорил, откашливаясь, бессвязно и негромко, как в бреду...
Догнали телегу, в ней лежал
на животе длинный мужик с забинтованной головой; серая, пузатая лошадь, обрызганная грязью, шагала лениво. Ямщик Самгина, курносый подросток, чем-то похожий
на голубя, крикнул, привстав...
Варавка раскатисто хохотал, потрясая
животом, а Дронов шел
на мельницу и там до полуночи пил пиво с веселыми бабами. Он пытался поговорить с Климом, но Самгин встретил эти попытки сухо.
Опрокинулся
на бок и, все прижимая одною рукой шапку к
животу, схватился другою за тумбу, встал и пошел, взывая...
Пред ними подскакивал и качался
на тонких ножках защитник, небольшой человек с выпученным
животом и седым коком
на лысоватой голове; он был похож
на петуха и обладал раздражающе звонким голосом.